Талант двойного зрения

 

Владимир Смирнов Над облаками и веками
Бессмертной музыки хвала -
Россия русскими руками
Себя спасла и мир спасла. Сияет солнце, вьётся знамя,
И те же вещие слова:
"Ребята, не Москва ль за нами?"
Нет, много больше, чем Москва! Это стихотворение Георгия Владимировича Иванова (1894-1958) было впервые напечатано через много лет после смерти поэта в журнале "Континент", в 1982 году. В предисловии к публикации друг Иванова, парижский литератор Кирилл Померанцев рассказал: ""На взятие Берлина русскими" было написано в мае 1945 года и записано мною после того, как Георгий Иванов мне его прочитал. Стихотворение отражает иллюзии относительно наступившего тождества СССР и России, которые у Г.Иванова были весьма кратковременны (как показывают другие его стихи). Вероятно, поэтому он даже не послал это стихотворение ни в один журнал". Действительно, для "стопроцентного белогвардейца", как называл себя поэт (и таким оставался до конца дней), вещь эта поразительна и странна. Он был твёрд и последователен в своих политических убеждениях, бескомпромиссных по отношению к большевизму и советской власти ("силуэты чёрных всадников с красным знаменем позора", "Россия тридцать лет живёт в тюрьме... и лишь на Колыме и Соловках Россия та, что будет жить в веках", "и ничему не возродиться ни под серпом, ни под орлом"). Эйфория нашей победы, захлестнувшая русскую эмиграцию, не затронула поэта. Малейших уступок деспотии он не прощал самым близким людям - Бунину и Адамовичу. Писал об этом, не заботясь о репутации и последствиях: Я за войну, за интервенцию,
Я за царя, хоть мертвеца.
Российскую интеллигенцию
Я презираю до конца. Всё так, всё верно, но "На взятие Берлина..." столь значительно, прекрасно-возвышенно, высокоправдиво, что объяснить его случайностью или иллюзиями просто-напросто невозможно. Русская поэзия XX века, советская поэзия достойно и мощно воплотила трагические образы войны, родины, народа, солдатской судьбы, поражений и побед: создания Ахматовой и Пастернака, Исаковского и Твардовского, Гудзенко и Недогонова, Кульчицкого и Когана, Майорова и Отрады, Слуцкого и Самойлова, Межирова и Винокурова, Смелякова, Симонова и Суркова, Берггольц и Друниной, Фатьянова, Ваншенкина, Тарковского, Соколова, ... Даже самое значительное трудно перечислить. Всё это в нашей памяти по сей день. Но это здесь, на родной земле. А была и другая Россия, на чужбине - эмигранты, изгнанники, классовые враги. К ним принадлежал и Георгий Иванов. Большей частью эти люди, именитые и простые, старые и молодые, и в годы войны оставались противниками советского строя. Но их истерзанные сердца были с “вечной родиной”. Русская эмиграция тогда с честью исполнила свой патриотический долг. Были, к сожалению, исключения иного порядка. Эмигранты сражались в партизанских отрядах, участвовали в движении Сопротивления, помогали военнопленным. Силой духа и творчества способствовали победе. Дневниковая запись Ивана Бунина, март 1945: "Пишу под радио из Москвы - под "советский гимн". Только что говорили Лондон и Америка о нынешнем дне как об историческом - "о последней битве с Германией", о громадном наступлении на неё... о решительном последнем шаге к победе. Помоги, Бог!" И подобных свидетельств (как они жили тогда, чем жили) множество. В том числе поэтических. Порой дерзко-несговорчивых и неправедных в самом существенном. Тому ярчайший пример - стихотворение Владимира Набокова, написанное в Америке в 1944 году: Каким бы полотном батальным ни являлась
советская сусальнейшая Русь,
какой бы жалостью душа ни наполнялась,
не поклонюсь, не примирюсь со всею мерзкостью, жестокостью
и скукой
немого рабства - нет, о, нет,
ещё я духом жив, ещё не сыт разлукой,
увольте, я ещё поэт. Ярко, искренне, но сколько гордыни и снобической спеси, неуместной пред лицом того, что происходило в родной стране. Гениальный, "орфический", как говорила Зинаида Гиппиус, дар Георгия Иванова позволял ему слышать, чувствовать, видеть и воплощать нечто, чему нет названия и для чего поэзия пришла в мир. Стихотворение "На взятие Берлина русскими" не могло быть случайностью, слепым воодушевлением. Здесь начала и основания его поэзии, пребывания в мире. Совсем молодой капризно-артистический стихотворец, он писал в 1915: Не силы тёмные, глухие
Даруют первенство в бою:
Телохранители святые
Твой направляют шаг, Россия,
И укрепляют мощь твою! И во Франции, в тридцатые: Замело тебя, счастье, снегами,
Унесло на столетья назад,
Затоптало тебя сапогами
Отступающих в вечность солдат. И в последние месяцы жизни, летом 1958: За столько лет такого маянья
По городам чужой земли
Есть от чего прийти в отчаянье.
И мы в отчаянье пришли. В отчаянье, в приют последний,
Как будто мы пришли зимой
С вечерни в церковке соседней,
По снегу русскому, домой. "На взятие Берлина русскими" написано в небольшом городке Биаррице на атлантическом побережье Франции, где жили тогда Георгий Иванов и Ирина Одоевцева.  

Мне повезло в жизни с чтением, у меня была великолепная учительница литературы в школе, которая направляла наш литературный вкус, поэтому я знакома с творчеством этого поэта.

Спасибо за напоминание, читать такой русский язык для меня как пить родниковую воду, наслаждение

Над закатами и розами —
Остальное все равно —
Над торжественными звездами
Наше счастье зажжено.

Счастье мучить или мучиться,
Ревновать и забывать.
Счастье нам от Бога данное,
Счастье наше долгожданное,
И другому не бывать.

Все другое — только музыка,
Отраженье, колдовство —
Или синее, холодное,
Бесконечное, бесплодное
Мировое торжество.
 

Друг друга отражают зеркала,
Взаимно искажая отраженья.

Я верю не в непобедимость зла,
А только в неизбежность пораженья.

Не в музыку, что жизнь мою сожгла,
А в пепел, что остался от сожженья.

2

Игра судьбы. Игра добра и зла.
Игра ума. Игра воображенья.
«Друг друга отражают зеркала,
Взаимно искажая отраженья...»

Мне говорят — ты выиграл игру!
Но все равно. Я больше не играю.
Допустим, как поэт я не умру,
Зато как человек я умираю.
 

Россия счастие. Россия свет.
А, может быть, России вовсе нет.

И над Невой закат не догорал,
И Пушкин на снегу не умирал,

И нет ни Петербурга, ни Кремля -
Одни снега, снега, поля, поля...

Снега, снега, снега...А ночь долга,
И не растают никогда снега.

Снега, Снега, снега... А ночь темна,
И никогда не кончится она.

Россия тишина. Россия прах.
А, может быть, Россия - только страх.

Веревка, пуля, ледяная тьма
И музыка, сводящая с ума.

Веревка, пуля, каторжный рассвет
Над тем, чему названья в мире нет.

1943

VI

А может быть, еще и не конец?
Терновый мученический венец
Еще мой мертвый не украсит лоб
И в fosse commune мой нищий ящик-гроб
Не сбросят в этом богомерзком Йере.

Могу ж я помечтать, по крайней мере,
Что я еще лет десять проживу.
Свою страну увижу наяву -
Нева и Волга, Невский и Арбат -
И буду я прославлен и богат,
Своей страны любимейший поэт…

Вздор! Ерунда! Ведь я давно отпет.
На что надеяться, о чем мечтать?
Я даже не могу с кровати встать.

VII

Воскресенье. Удушья прилив и отлив,
Стал я как-то не в меру бесстыдно болтлив.

Мне все хочется что-то свое досказать,
Объяснить, уточнить, разъяснить, доказать.

Мне с читателем хочется поговорить,
Всех, кто мне помогали - поблагодарить.

Есть такие прекрасные люди средь вас.
Им земной мой поклон в предпоследний мой час.
 

В шуме ветра, в детском плаче,
В тишине, в словах прощанья
"А могло бы быть иначе"
Слышу я, как обещанье.

Одевает в саван нежный
Всю тщету, все неудачи -
Тень надежды безнадежной
"А могло бы быть иначе".

Заметает сумрак снежный
Все поля, все расстоянья.
Тень надежды безнадежной
Превращается в сиянье.

Все сгоревшие поленья,
Все решенные задачи,
Все слова, все преступленья…

А могло бы быть иначе.