Аркадий Бабченко. Феерия после возвращения в Россию

...Я был тронут до глубины сердца, увидя знакомые и незнакомые лица — и дружески со всеми ими целуясь. Мужчины плакали. Женщинам говорил я без церемонии: «Как ты постарела», — и мне отвечали с чувством: «Как вы-то, батюшка, подурнели»...

- Ну? - спросили они меня, наливая. - Шо ты нам скажешь за Украину?
- Крым ваш, - дружелюбно сказал я.
- Именно! - ответили мне, назидательно подняв небу указательные пальцы. - Благодаря Бога и Путина, шоб ты знал.

Я взял в руку кусок сала и несколько стрелок зеленого лука. Взял заранее. И хлеба взял. Вдруг потом не дадут?

Нерусса, упавшая за последние жаркие дни, стремительно крутила свои водовороты. Оводы («водни» по-нашему) целыми воздушными армиями пикировали на мокрых хуторян.

- Крым ваш, - повторил я, выпивая. - Но его возвращать придется.
- Кому это?! - вскинулись они. - Либо американцам твоим, шоб их антонов огонь попёк?!
- Где взяли, туда и полóжите.

На меня посмотрели с недоумением, а потом сказали:

- А ну, отдавай сало, вражина такая!


...Анархия началась с того, что они собрались вокруг колокольни и сбросили с раската двух граждан: Стёпку да Ивашку. Потом перебив кругом стекла, последовали к реке. Тут утопили еще двух граждан: Порфишку да другого Ивашку, и, ничего не доспев, разошлись по домам...


Я почувствовал себя Ивашкой, которого могут сбросить с раската. Хотя, судя по тому, что выпивали мы на Неруссе, могли и утопить. В Неруссе вообще многие топнут. Или, как у нас говорят - «заливаются».

- А можно его грекам отдать, - предложил я, кусая сало и тыкая лук в соль.
- Каким это? - опять встрепенулись они.
- Древним...
- Не глуми! - замахали они руками. - Подохли твои древние греки. Давно. При царе еще.


Я вспомнил древних греков и подумал, что дал маху: таким бы я и сам ничего не вернул...


...Серёга встретил меня в Брянске. На улице было плюс тридцать. Серёга стоял в тапках и шортах.

- В прорубь полезешь? - привычно спросил он, заводя машину.

- Полезу, конечно, - так же привычно ответил я. - Куда я в такую жару без проруби...

- Слазь, конечно, - кивнул Серёга. - Помолись перед встречей с мужиками...


И мы поехали. Далеко в лесах за Вороновым Логом, за Коммуной «Пчела», за монастырём Площанской Пустыни бьют холодные серебряные ключи в купели Козьмы и Дамиана. Вода — плюс четыре градуса, что зимой, что летом. Поэтому Серёга и называет купель прорубью. Он даже летом туда не суётся: а ну как заболеешь?



C нашими врачами Серёга связываться не любит. Они его от простатита два года лечили, чуть богу душу не отдал. Езжай-ка ты, говорят, мил человек, на грязевый курорт, вот что! У свиней, говорят, простатита почему не бывает? - потому что они в грязи всю дорогу валяются. Вот и ты это самое....

А потом оказалось — грыжа это была. Два врача говорили — простатит, а один сказал — грыжа. Конечно, Серёга грыжу выбрал! И свиней с ихней грязью вообще не понадобилось. Но простудиться он с тех пор всё равно боится (те-то двое по-прежнему уверены, что простатит), поэтому в прорубь его даже в жару не загнать.

Крестясь и окунаясь, я неспешно говорил с с богами воды и ветров. Сейчас они называются по-другому, но мне всё равно, я не против. Над купелью разорялись соловьи и щеглы, журчал убегающий в лес ручей, солнце сеялось сквозь листья. Серёга тем временем набирал в бутылки с надписью «Святой Источник» воду из святого источника. Мы всегда её там набираем.


- А почему нас никто не любит, по-твоему? - спросил он, когда мы поехали дальше.

- Кто тебя не любит?

- Ну, Америка эта поганая, к примеру?

- Ты ж не был в Америке, с чего ты решил, что не любят?

- Ну, я ж к примеру. А Европа эта поганая? Геи эти все поганые...

- Серёга! - строго оборвал его я. - Зачем тебе любовь геев? Тем более, при твоем диагнозе...

- Ну, говорю ж, к примеру! Вообще никто не любит. Токо мы хоть шо-то, а они вот! Главное, Крым этот вообще на дороге валялся - дурак не подберёт! И Донецк зря валяется...

- Ты это Ахметову скажи...

- Да я вообще, к слову... НАТО это поганое... Фашисты эти.... Вот выбьем их и заживём, наконец, правильно я говорю? Президент — молодец, скажи ж? С того и поддержка населения у него большая.

- У Сталина с Гитлером больше было, - напомнил я. - По лагерям особенно.

- Ай! - отмахнулся Серёга. - То когда было... Всё мы сделаем! Всё можем! И науку, и экономику эту поганую... Всё сделаем. Ну, всё буквально!


...Явились даже опасные мечтатели. Руководимые не столько разумом, сколько движениями благородного сердца, они утверждали, что при новом градоначальнике процветет торговля, и что, под наблюдением квартальных надзирателей, возникнут науки и искусства...



..Держа стакан в левой руке, Иван встал и, прочтя молитву, перекрестился правой. Иван всегда держит стакан в левой руке, потому что правой постоянно крестится. Если из нас кто и твёрд в вере, то это как раз Ванька. Даже крест у него самый чёрный: не то от времени, не то от того, что вечно Ванька за нас грехи отмаливает.

- Выпьем, слава Богу! - сказал он и выпил.

Иван — человек специальный. И православный. Ему можно позвонить в любой день и тут же нарваться на радостное «Очень прямо молодец, шо звóнишь! Великий день сегодня — Сысой Мокрый, вот выпиваем тут во славу божью!» И всегда ж у него - то Сысой этот, аквалангист римский, то Мокий какой-нибудь, то Аграфена-мученица.

Правда, постов Иван не держит, потому что очень любит сало. Можно сказать, жить без него не может. А с салом какой пост! Нереально ж! Выбирает его Ванька всегда тщательно.  Обнюхает весь прилавок, каждый кусок пощупает, покрутит, шкурку погрызёт, поторгуется. Потом моей куме смс-ку обязательно скинет: «Купил. Но хорошего не было».


Каждый раз на Масленицу мы с кумом у него спрашиваем: «Ну шо, Иван Васильич? Будешь этот раз пост держать?» Иван крестится и отвечает туманно: «Не загадывамши — буду». После чего бежит за салом.

Иван преподает в школе изящную российскую словесность. Он наизусть знает все правила для четвертого класса («жы-шы» все эти), но в быту ими не пользуется. Если попытаться исправить какую-нибудь его фразу, вроде «Ён не хотит» на «Он не хочет», Иван строго посмотрит и сдержанно сообщит: «То по правилам».

И продолжит говорить так же, как говорил всю жизнь. Потому, что правила — они не для жизни! На хуторе это все знают.

Разговаривать с Ванькой можем только мы, поскольку вовремя догадались не искать в его речах логику. Там вместо неё — потаённые смыслы и мутные нюансы. Если он сообщает, что «Благодаря Бога, сегодня с утра весь в цементе - прямо как Наполеон!», не вздумайте представлять корсиканца у бетономешалки. Иван имел в виду, что картошку уже окучили, опята еще не начались, но вообще планов много и не худо бы вкопать новые столбы для забора. И ничего больше.


...Язык этот есть решительно отрасль славянского, но столь же разнится от него, как и русский...

- А скажи мне, кум, - сказал кум, - почему Америке всё можно отымать, а нам даже своё нельзя?
- Что своё?
- Ну эту... Новороссию эту или как её там....
- А американцы что отняли?
- Югославию, суки, всю забрали себе. Не так, что ли?

Я попытался вспомнить, что это там такое в Монтенегро или Словении американское теперь. Не вспомнил.

- А вы там были? - спросил я.
- Неважно, - сказал кум.
- Мы ж к примеру, - пояснил Серёга.
- Не загадывамши! - поддакнул Иван.

- Не забрали ничего американцы у Югославии, - ответил я. - Нечего мне тут свистеть...


Опять шарахнулись граждане к колокольне, сбросили с раската Тимошку да третьего Ивашку, потом шарахнулись к реке и там утопили Прошку да четвертого Ивашку.


- Вот она — Болотная ихняя, - горько резюмировал кум. - Если сейчас Луганск не взять, майдан этот московский и до нас докатится. Шо-то думать надо.

- Я вам именно это и предлагаю, - напомнил я, - и ничего больше. И еще — читать маленько.


- А шо читать! Шо тут ещё читать! - возмутилась Ванькина баба. - Дядька мне с Крыму звонил, дак, говорит, мы тут все в ноги прям Путину кланяемся и говорим: «Владимир Владимирович! Вы — наш царь!» О так во люди говорят!



- А можно мне пожить не при монархии? - спросил я. - У нас вроде какая-то другая конституция была ж, не?

- Не загадывамши... - предостерег Иван.

- А у нас не республика разве? - возмутился я.

- То по правилам, - сказал Иван.

- Чего спорим?  - сказала Ванькина баба. - Давай, прям счас сыну в Запорожье позвоню? Его и спросим!

- Звони, - уныло согласился я.

- Ярослав! Сыночка! - заголосила она в трубку. - Маленький! Ты как там среди фашистов?

- Каких фашистов? - осторожно спросила трубка.

- Ну, хохлов!

- Мам... - сказала трубка, - вообще-то я — украинец.

- Дак а бандеровцы ж кругом?!!! - возмущенно заорала она.

- Мам... - так же осторожно сказала трубка, - ты вообще-то в курсе, что Степан Бандера — герой Украины?


Инфаркта с инсультом удалось избежать только при помощи сеанса интенсивной самогоно-терапии.

- Какой с него хохол, если я — еврейка? - причитала Ванькина баба, очнувшись. - У нас же ж всё по матери!

- Вот и не галди, - строго заметил Иван, а то я тебя в твой Израиль по матери и пошлю. Не загадывамши. Давно собираюсь...



...Мы б, наверное, нормально б еще выпили, каб за каким-то чёртом не зашел разговор о вступлении СССР во Вторую Мировую. Они мне хором спели, что «22 июня, ровно в 4 часа, Киев бомбили, нам сообщили...» ну, и так далее.

- Шо ж тут неясного? - спросил кум. - Посмотри любое кино!

Я догадывался - не миновать мне раската, но, не удержавшись, таки заметил, что 17 сентября 1939 года СССР вступил в WWII на стороне Гитлера. Гробовое молчание для начала повисло над столом. Началось короткое затишье перед бурей.


Напрасно протестовал и сопротивлялся приезжий, напрасно показывал какие-то бумаги, народ ничему не верил и не выпускал его. Пятый Ивашко стоял ни жив ни мертв перед раскатом, машинально кланяясь на все стороны.


- Ты зачем такой приехал? - спросили они.

- А я вообще, может, и не к вам вовсе, - разозлился я. - Может, я вообще не на хутор собирался, а в Чухраи, со Шпиленком познакомиться...

- Познакомился?

- Не. Он в мае на Камчатку подался.

- От ты ж гад! - сказали они. - А мы думаем, куда это Шпиленок последнее время пропал?! А оказывается, это он от тебя, от вражины, аж на Камчатку, да? Это ж как надо было такого человека с насиженного места сорвать! Бить тебя некому!


Перебивши и перетопивши целую уйму народа, граждане основательно заключили, что теперь крамольного греха не осталось. Уцелели только благонамеренные.

- В ком еще крамола осталась - выходи! - гаркнул голос из толпы. Толпа молчала.
- Все очистились? - спросил тот же голос.
- Все! все! - загудела толпа.
- Крестись, братцы!


И понял я простую вещь. Им не надо знать про тридцать девятый год.

Они и так уверены, что танков и самолетов у немцев было больше.
Они точно знают, что Россия всегда права и их не собьёшь.
Они любят начальство, потому, что считают его умным.

Они не хотят замечать, что у них нет ни одного русского компьютера, машины, телевизора, телефона или холодильника. А если им об этом сказать, то они отмахнутся. «Сами всё сделаем!» - гордо говорят они, но не объясняют, почему не сделали до сих пор.

«Утучнятся поля, прольются многоводные реки, поплывут суда, процветет скотоводство, объявятся пути сообщения», - бормотали они.

Им не важно, что страна со всеми этими воскресающими из мрака Сталинградами и Ленинградами возвращается в холодные болота прошлого.

- Россия всех победит! - говорят они.

Где победит? Когда победит? Зачем?.. Им даже неинтересно знать, а есть ли смысл вообще кого-то побеждать? В футбол никого победить не можем без Калашникова!


Они не знают разницы между фашизмом и нацизмом. Но, убедив себя в том, что на Украине власть взяли фашисты, не замечают, как сами становятся нацистами.

И они действительно не любят Болотную, потому, что не понимают, зачем эта Болотная нужна. Тут, вроде, собрали 100 000 подписей против Мизулиной. Ну, точнее, не против, а за то, чтоб проверить её, дуру такую, почему она дура такая. А она-то оказывается, действительно мнение народа выражает!

Ну, с народом, это я загнул, конечно, а вот мнение населения Мизулина очень точно передаёт. Выступила на днях, говорит: «Мы не можем удержать наших мужиков от войны. Они сами туда рвутся».

(Правильно, между прочим, сказала. Если б Мизулина, не к ночи будь помянуто, была б, допустим, моей бабой, то хрен бы она меня удержала: я б не то, что на войну, я б от неё на Луну смылся! А у нас таких Мизулиных — через одну. Поэтому, видимо, и рвутся).

Но она ж еще одну причину нашла. Главную. Говорит: «Наши русские мужчины на Украине воюют за добро!»

И кто скажет, что это не так? Добра на Украине действительно много, а теперь оно ещё и условно ничейное.

В Питере у какой-то тётки погранцы флешку отобрали. Чтоб через границу не провезла. А в Ростове через контрольно-следовую полосу танки провозят. Флешку нельзя, танки можно. При полном одобрении населения. Вот тебе, наконец, и национальная идея: война нашего зла за чужое добро.

Очень по-православному. Иван не даст соврать.

У самого Ивана зарплата в том году была — одиннадцать тысяч. Больше не выходило: и так на танки не хватает. Где уж тут государству про Ивана думать. Оно объяснило, что это Иван должен про него думать.

Вот Иван сидит и думает: «Я — ладно, я проживу, прижмусь еще немного, потерплю. А Россия как? Ей же надо...» Поэтому в этом году у него — десять тысяч...




***


...Пили мы долго. Они почти победили меня, но наутро я взял реванш. Кум сидел, боясь с похмелья шевелить даже глазами. Иван в свойственной ему манере отвечал на вопрос о здоровье домотканными силлогизмами: «Совсем херово, но приятно». Я же был как выставочный огурец на ВДНХ. Будто и не пил вообще.

- Ну, что, государственники! - сказал им я на прощание. - Сами ж видите: предатель бодрый, а патриоты из вас какие-то хилые получаются. Чё ж так-то? Как я на вас Новороссию-то оставлю?

- Иди ты на хер! - с очень высокой степенью искренности сказали мне.


Я кивнул и ушел.

...Я люблю их. Не потому, что они такие. И не потому, что нет других. Просто люблю. Мы знаем друг друга с детства. Им непонятно, почему я думаю по-другому. Почему я не патриот  (патриоты бывают только такие, как они, все другие — неправильные). Они не понимают, что и почему произошло со мной. Вроде ж, всю жизнь вместе выпивали!

Объяснить хоть что-то нереально. Я пробовал. Ничего не вышло: им нужны максимально простые ответы на предельно сложные вопросы. Чем проще, тем лучше. Хотелось бы - без цифр и ссылок. На уровне страсти.


«Просты они были, - поясняет летописец, - так просты, что даже после стольких бедствий простоты своей не оставили»


Что я мог сказать людям, которые всю свою жизнь считают унижением? Иван встает в пять утра и едет с соседнюю деревню, в школу, учить детей. Приезжает к вечеру. И так двадцать лет и десять тысяч, хотя еще год назад было одиннадцать. А должна ж быть правда на свете? Он потерпит, но дайте ему хотя б Новороссию! А то вообще, кроме Гагарина гордиться нечем!

Лучше Жванецкого не скажешь: «История России — это вечная борьба невежества с несправедливостью».


Они всерьёз думают, что идёт реставрация великой страны. Они не понимают, что любая реставрация — путь в прошлое.

И не надо говорить, что их кто-то зомбирует. На хуторе давно есть интернет, спутниковые тарелки и вообще масса способов получать любую информацию. Но именно любая им-то и не нужна: они хотят знать ровно то, что соответствуют их убеждениям. И ничего больше.

Поэтому, как и что они думают — вовсе не результат зомбирования. К сожалению, это свободный выбор свободных людей. Какие люди, такая и свобода.


Не знаю, может, рыжики пойдут, они отвлекутся как-то...