…По замыслу Микеланджело… и Гауди?
Честное слово, я добросовестно собиралась описать свои недавние путешествия – сентябрьское по Италии и октябрьское – в Испанию, – именно так, как требует жанр травелога: с чувством-толком-расстановкой, с рассказами о колоритных местных достопримечательностях и связанных с ними исторических событиях, соблюдая хронологию и очередность впечатлений, сменявших друг друга в соответствии с программой тура. В начале, как водится, привести, в качестве эпиграфа, какое-нибудь известное высказывание, например: «Бог создал Италию по замыслу Микеланджело». Поведать, что три недели моих странствий вместили четыре государства (если считать Ватикан и Сан-Марино) и значительно пополнили список виденных мной в жизни морей: кроме Черного, Средиземного, Мертвого и Красного, да еще Рижского залива, теперь в нем числятся Тирренское, Лигурийское, Ионическое, Неаполитанский залив, Адриатика!.. Отдельный рассказ, обстоятельный и детальный, посвятить посещению музеев Ватикана – бесценного хранилища художественных коллекций римских пап, уже одно приближение ко входу в которое всерьез угрожает синдромом Стендаля… Упомянуть, что фотографии Пизанской башни дают совершенно неправильное представление о ней, потому что воспринимать ее нужно обязательно в комплексе с белоснежным собором и баптистерием, вместе образующими необыкновенной красоты ансамбль на «Площади чудес», как назвал ее Габриэле д,Аннунцио...
Намечались в моем плане будущего путевого очерка и рассказы о том, как часто в Венеции можно увидеть вывешенный из окон частных домов желто-красный флаг Венецианской республики – хоть такое формальное, но упрямое напоминание о прежнем могуществе города, некогда позволявшего себе не считаться с волей пап. Или как наша гондола проплывала мимо окон тюрьмы, где два с половиной столетия назад томился Казанова, и можно было, протянув руку, коснуться решеток нижнего этажа. И о прогулке по Дворцу дожей (как, спрашивается, удавалось им выполнять свои дожеские (дожьи?) обязанности, не отвлекаясь ежеминутно на эту красоту?)
И что сегодня Венеция, по моему впечатлению, – самый красивый в мире туристический аттракцион, хитро-лукаво смастерённая огромная театральная декорация, и именно так ее и надо воспринимать, не пытаясь доискаться Венеции настоящей. В отличие от средневековой сказки Флоренции – вот уж где на каждом шагу мрачновато-суровая неподдельность!.. И о сердце города Данте – галерее Уффици, где жанровые картинки и сценки, разыгрывающиеся в толпе туристов, честно говоря, порой занимательны не меньше, чем залы Джотто, Боттичелли, Рафаэля, Леонардо, Микеланджело, Тициана…
О восхитительной свободе, с какой располагаются влюбленные парочки прямо на камнях и ступенях главной площади Сиены; о прекрасных тосканских винах и неповторимом вкусе соуса песто. И что если на европейской улице ты случайно толкнул прохожего, он улыбнется и скажет: «Икскьюз ми»…
Еще – о том, как звенит ликующими голосами и обрывками «Соле мио» Неаполь, с его белыми яхтами в порту и налетающими, как вихрь, колоритными уличными шествиями в честь непонятно чего, наверно, хорошего настроения. (Один из участников такой шумной процессии, дядечка в белой шляпе, похожий на Михаила Водяного, увидел, что я фотографирую, и непринужденно сунулся поцеловать, но я дала только приложиться к ручке. Я не такая, я честная девушка.)
Легкий бриз… Легкий флирт… Легкий хмель… Легкий загар… «Молчанье ночи, шум оваций, мельканье лиц и декораций...» Красавец Неаполь в голубой дымке и ярких солнечных бликах! Ему ли принадлежит залив с тем же именем, – или, наоборот, это город безраздельно принадлежит заливу?..
О, конечно, была ведь еще Испания. Саграда Фамилия – храм, словно спустившийся в столицу Каталонии целиком прямо с неба: шагнув внутрь, пришлось на мгновение прислониться к стене, чтобы унять головокружение: нет, ЭТО не может быть творением обыкновенных человеческих рук!.. («Гауди! Привет, Антонио! Узнаю твои шедевры. Ты природную гармонию разгадал едва ль не первый...»)
Я не знаю, как описать нашими бедными словами то, что увидела здесь. Но Саграда Фамилия, без сомнения, принадлежит далекому будущему – так же, как Нотр-Дам принадлежит прошлому, а Сан-Пьетро – вечности. И если для людей 23-го века религия еще будет что-то значить, – они будут приходить для общения с Богом именно сюда.
…А как потрясали в барселонском «Паласио» беспощадным поединком холодной ярости и испепеляющей страсти артисты фламенко – и потом выходили на поклоны совершенно выжатыми, с вымученными улыбками на бледных под гримом лицах… А прелестная Жирона, самый готический город Испании, – кажется, что попала в «Рукопись, найденную в Сарагосе»!.. А когда ехали в театр-музей Сальвадора Дали в Фигейросе («Сюрреализм – се муа!») – нас предупредили, что будет вынос мозга. Да нет, обошлось… Даже купила здесь в подарок другу «текущие» часы (правда, потом, по возвращении, не смогла сама с ними расстаться…).
А Монтсеррат! – невероятной, нереальной красоты «распиленная гора», осеняющая Барселону! Сюда, в монастырь Маринетты – «Черной», или «Смуглой», мадонны, едут со всей Испании с самыми сокровенными желаниями и потом благодарят за их исполнение трогательными приношениями: кто – подвенечным нарядом, кто – детской распашонкой…
…И еще обязательно – отдельно, особо – о Помпеях. Если попытаться совсем кратко описать то, что там увидела, – наверно, самое точное слово будет «полу-...». Застывшие в вечной скорби полускульптуры, изувеченные, но все же прекрасные фигуры на пОлу-... нет, на три четверти стершихся фресках в домах с зияющими провалами в стенах (впрочем, каждый из провалов очень на своем месте и вполне удобен для входа и обозрения туристическими группами – реставраторы хорошо поработали). Стены вдоль древних улиц – в половину человеческого роста, а сами узкие пыльные улочки вымощены плоским булыжником, как в старой Бухаре моего детства.
…Зелень лавра, доходящая до дрожи.
Дверь распахнутая, пыльное оконце.
Стул покинутый, оставленное ложе.
Ткань, впитавшая полуденное солнце.
Понт шумит за черной изгородью пиний.
Чье-то судно с ветром борется у мыса.
На рассохшейся скамейке – Старший Плиний.
Дрозд щебечет в шевелюре кипариса…
И всюду – в качестве стрелок-указателей для заезжих купцов и моряков или обозначая, вместо красных фонарей, границы веселых кварталов, – фаллосы, фаллосы... Лепными выступами на стенах домов, барельефами – под ногами на мостовых, украшениями фонтанчиков и водопроводных колонок... Визитная карточка города. И заодно – пикантный сувенир для туристов.
Потому ли, что так выстроена была наша экскурсия – с акцентом на лупанариях и «гинекологических кабинетах» древних эскулапов, скорее обеспечивавших пациенту (буквально – «терпящему», отсюда, кстати, «дом терпимости») лишние страдания, чем умевших лечить, – но меня в этом осмотре неотвязно сопровождала ассоциация с испепеленными за неправедность Содомом и Гоморрой. И все время казалось: витает в неподвижном воздухе мертвого, полупризрачного полугорода – душок греха... И царит, нависает над городом-мумией – или мумией города? – суровый, молчаливый до поры Хозяин. Ве-Зувио. Сын Зевса…
…Сколько же, сколько еще чудес несказанных, тех, что – увидеть и умереть! – подарила эта ослепительная поездка! Но вот разбираю, пересматриваю заново фотографии – сотни! – пытаясь выстроить из сотен же воспоминаний сколько-нибудь стройную композицию, но… «У памяти хороший вкус»?.. – нет, не то: многое из того, что увидела в этом незабываемом путешествии, – вне всяких наших мер и мерок «хорошего вкуса». Просто память, как известно, сохраняет в первую очередь то, что потрясло более всего, а время отсеивает главное. А потому – прощай, последовательность изложения, приличествующая достойному жанру травелога: властно отодвигая и заслоняя собой все прочее, встает перед глазами – Он. Только Он – Рим.
…В центре мироздания и циферблата
…Вот интересно: учитывая, сколько написано об этом городе за века, – у меня, человека словесности, должны бы здесь возникать в первую очередь литературные аллюзии, роиться в голове сплошные цитаты, – ведь всегда и все на свете воспринимаю через литературу. Но почему-то на каждом шагу в Риме обступали в первую очередь ассоциации кинематографические. «Уста Истины» (они и правда существуют, руку даю на отсечение!..) – это, конечно, Одри Хепберн. Как и Испанская лестница (была ли бы она сегодня так знаменита, не простучи по ней когда-то каблучки принцессы Анны?..) «Фонтана ди Треви» – само собой, роскошная Анита Экберг. (Кстати, теперь знаю, где по вечерам тусуются Европа, Америка и Азия одновременно. И при таком постоянном столпотворении, переплетении тысяч людских аур, – воздух над фонтаном Треви чуть ли не зримо вибрирует от восторженно-позитивной энергии! Интересно, как Феллини тогда, в 1960 году, удалось застать его пустынным?..)
Плоские крыши близко стоящих домов – Мастроянни перебирается к Софи Лорен, теряя по дороге свои неизменные салфетки... Какое прелестное предместье проезжаем: здесь бы, на небольшой белой вилле, со скромным таким собственным парком, провести остаток дней, время от времени устраивая приемы для друзей и радуясь приездам детей и внуков, – как та старая дама, мать героя, в «Невинном» Висконти… А вот на этом балконе, наверно, стояла и пела для толпы солдат закутанная в итальянский флаг Анна Маньяни...
И всюду, всюду витает над Вечным городом почти осязаемый дух великого Федерико. «Посмотрите «Рим» Феллини – и вы уйдете из этого зала другими», – сказал нам когда-то Юрий Вильямович Александров перед показом этого фильма в еще существовавшем тогда Музее кино. Насколько же другой предстояло мне вернуться из Рима реального?..
Рим!..
Неописуемая красота? Господи, да! Но разве лишь в ней дело, разве мало я видела красоты в Париже, Вене, Праге, Иерусалиме, Барселоне, Петербурге, да в той же Венеции? Но красота Рима… надо найти слово… первична. Изначальна.
…Одесса – не правда ли, красивый город, да и как иначе, ведь она построена по петербургским образцам. Петербург – прекрасен, – кстати, образцом при его возведении во многом послужил Париж. Париж по красоте не знает себе равных. Но когда он был еще маленькой невзрачной Лютецией – в мире уже существовал Рим. Точнее – он, Рим, и был миром. Вся, ВСЯ красота на земле, сотворенная потом, в течение тысячелетий, руками человека, равнялась на этот величайший, головокружительной высоты образец. Ничтожные «тысячелетние рейхи» или недавние семидесятилетние империи – как все это смешно и мелко перед Ним, с Его высоты – собеседника и, может быть, ровесника Вечности!..
Восторга, который подарил этот город, мне хватит до конца жизни, это знаю наверняка. И все-таки два самых потрясающих впечатления от столицы Италии затмевают, заставляют отступить все остальные: и строго-прекрасно-величественный Пантеон, и гимн барокко – пьяцца Навона, и больно пронзающего силой драматизма «Лаоокона» в Ватикане, и красОты Палатинского холма, и взметнувшийся в небо перст колонны Траяна, и прекрасную безмолвную симфонию Санта Мария Маджоре. Два впечатления, озарения, прозрения: когда шагнула под своды собора святого Петра (состояние – близкое к обмороку), – и когда вознесся над моей закружившейся головой Колизей.
«Тому, кто видел его, все остальное покажется маленьким. Он такой огромный, что невозможно удержать его образ в памяти; он запоминается меньшим, чем есть на самом деле, поэтому каждый раз, когда возвращаешься к нему, он поражает своими размерами».
И только?.. Всего лишь вот так – сухо и по-немецки педантично отметив его размеры, – счел нужным отозваться великий Гёте о таком чуде свете, как Амфитеатр Флавиев – Colosseo?
Да, Колизей выламывается из всех пропорций, соотношений, представлений современного человека, нарушает саму нашу меру вещей. Но разве лишь этим поражает?.. Можно бы, конечно, привести и другие отзывы и цитаты, того же Евтушенко, у которого кто-то там кого-то «жмет у выхода львиного» (Господи, какие же глупые стихи – сегодняшними глазами…). Но хочется вспомнить другое. Например, слова монаха VII века Беды Достопочтенного:
«Рухнет Колизей – рухнет Рим. Рухнет Рим – рухнет весь мир».
Что это, эффектная фраза, типичная для риторики раннего средневековья гипербола? Нет. Если вспомнить, что когда германцы ходили в шкурах, у римлян уже был сенат, юриспруденция, основывающаяся на уникальной системе права, философские школы, продвинутые технологии, в конце концов тот самый «водопровод, сработанный еще рабами…». Рим возвышался единственным оплотом цивилизации среди захлестывающих темных волн варварства. Империя, для которой Средиземное море было внутренним озером, – даже осколки ее для нынешнего мира – недосягаемая планка. Та аутентичность, настоящесть, ничуть не нуждающаяся в нас, не замечающая нас всамделишность, которая смотрит как на равную – только на Вечность. Сохранить Рим – значит спасти человеческую цивилизацию, удержать на краю бездны так неустойчиво, уязвимо балансирующую культуру. Как, может быть, сегодня – спасти уже иные, европейские, христианские ценности среди охваченного безумием воюющего мира. «Рухнет Рим (читай – Европа) – рухнет весь мир»!..
Лишь здесь, у стен, а потом и на высотах Колизея, глядя, с перехваченным горлом, на его амфитеатр, арену и подземные галереи, на его величие и его руины, я осознала смысл гениальных строчек Бродского о Риме:
…Сижу я и пью капучино
В центре мироздания и циферблата.
В центре циферблата – что это значит?.. Центр циферблата неподвижен. Это от него, как исходной точки, разбегаются стрелки, расходятся круги времени. Он же, Рим, – данность, начало времен. Европе еще только предстояло родиться, все другие окраины мира тонули во мраке безвестности, – а он, колыбель «прекрасного детства человечества», купался в своем совершенстве и самодостаточности, уступая гармоничностью и зрелостью пресыщенной культуры разве только своей предшественнице – Греции. Он позволял себе строить – даже не на века – на тысячелетия!
Он был в центре циферблата.
И, кажется, остался в центре мироздания…
С огромным черным бриллиантом в центре этого центра – Колизеем.
«Мы – не бессильные слепые камни:
Осталась наша власть, осталась слава,
Осталась долгая молва в веках,
Осталось удивленье поколений,
Остались тайны в толще стен безмолвных,
Остались гордые воспоминанья,
Нас облачившие волшебной тогой,
Которая великолепней славы!»
…И все-таки: почему не Римский Форум, не арки Тита и Константина, не древний цирк Массимо или виллы Капитолийского холма оказались для меня воплощением, средоточием, абсолютным отражением рухнувшей великой империи, – а именно эта невообразимая сквозная громада, при первой нашей встрече облитая слепящим солнцем, при последней – отблескивающая в свете луны?..
Понимаю это лишь сейчас.
Словно некий нервный узел, мощная энергетическая точка Истории, Колизей сконцентрировал в себе все то смутное и страшное, обагренное кровью и воспетое в поэмах, что в конце концов привело к гибели величайшей из земных цивилизаций.
Тацит велик, но Рим, описанный Тацитом,
Достоин ли пера его?
В сем Риме, некогда геройством знаменитом,
Кроме убийц и жертв, не вижу никого.
Жалеть его не дОлжно:
Он стоил лютых бед несчастья своего,
Терпя, чего терпеть
Без подлости не можно.
Словно темная туча, окутывают Колизей невидимые, но безошибочно ощущаемые многовековые эманации человеческих страстей и животного страха, беспримерного мужества и неимоверной жестокости. Придумала, опять литературные аллюзии наслоились? Но что-то отдаленно похожее – не грозовой тучей, но легким облачком – явственно промелькнуло над моей головой и в веселом, ярком, звенящем песнями Неаполе при приближении к Анжуйской крепости, – еще до того, как услышала рассказ о властвовавших здесь когда-то двух королевах с одинаковым именем Джованна. Одна – мужеубийца, другая – новая Мессалина, по легенде, убивавшая своих многочисленных любовников и сбрасывавшая их тела в ров, где специально разводили крокодилов…
Коллизии Колизея… Сколько их, великих, трагических и парадоксальных, довелось пережить ему за прошедшие тысячелетия! Амфитеатр периодически затапливали, чтобы устраивать морские сражения. В разное время Колизей пережил удар молнии и разрушительное землетрясение. После падения Римской империи в V веке он оказался заброшен на многие столетия. Подземные галереи заполнились грязью и землей, и римляне приспособили их под свои огороды. Прекрасный мрамор, который использовался когда-то при строительстве одного из величайших чудес света, теперь притягивал мародеров и предприимчивых строителей, постепенно растащивших его на новые сооружения...
И все-таки это был искалеченный, но не поверженный гигант. Папе Сиксту V так и не удалось превратить это сооружение, к тому времени пустовавшее уже много веков, в шерстяную фабрику. А какая была идея! – под ареной Колизея устроить мастерские, на верхних этажах – жилые помещения для работников...
Уже на нашей памяти в этой исполинской «декорации» размахивал своим смертоносным мечом Рассел Кроу и пили пепси Бейонсе с Шакирой; на этой легендарной арене битв и казней давал концерт Пол Маккартни...
Обычно в темное время суток Колизей подсвечивают белым. Но иногда свет меняется на желтый. Знаете почему? Это означает, что где-то в мире сейчас оправдали приговоренного к смертной казни или вообще отменили казнь.
…Рим, чье когорты славят имя,
где жаждет крови Колизей!..
(Ибн Ильяс)
Да, это еще одна из «коллизий Колизея», уже нового времени: место, где нашли свою смерть почти полмиллиона человек и вдвое больше животных, ныне стало символом борьбы за сохранение жизни.
Колизей!.. Днем у его стен – толпы, толпы, толпы… А мне удалось еще раз увидеть его глубокой ночью: попросила таксиста остановиться, и вышла, и снова жадно смотрела на него, глаза в глаза, при свете луны…
Это было в мой последний день в Риме, когда уже ехала по пустым предрассветным улицам в аэропорт Фьючимино. И в эту минуту, впервые за три сентябрьских недели, пошел дождь. Неужели Вечный город удостоил меня на прощанье своими слезами?.. Не исключено, – ведь Он навстречу всем гостям всегда выходит сам. И провожает, наверно, тоже…
Arrivederci, Roma. Не знаю, правда ли ведут к тебе все дороги, но дороги моей души – уж точно. Даже если не увидимся больше – все равно ты со мной уже навсегда.
Лейла Шахназарова.
http://nuz.uz/svobodnoe-mnenie/18067-moya-italiya-ne-ochen-putevye-zametki.html
