Новая волна эмиграции из России и ее особенности
09.01.2017, 14:00На фоне напряженной политической и экономической ситуации в стране мы все чаще слышим о том, что молодые и талантливые массово отправляются искать счастья за рубежом. Специально для “Ъ-Lifestyle” МАРИЯ СМИРНОВА, которая два года назад переехала из Москвы в Хельсинки, разобралась, по каким причинам сегодня люди покидают Россию и действительно ли современная эмиграция носит глобальный характер.
Для начала немного статистики. Если верить опросу ВЦИОМ, проведенному в октябре 2016 года, около 11% россиян хотели бы уехать за границу. Половина из них сознательно стремится к более высокому уровню жизни, и лишь 3–5% рассматривают возможность эмиграции потому, что им категорически не нравится как Россия сама по себе, так и проводимая ее властями политика. Впрочем, большинство потенциальных эмигрантов не ставили себе конкретных сроков отъезда и ничего не предпринимают для того, чтобы впоследствии его осуществить: не учат иностранный язык, не откладывают деньги, не ищут работу за рубежом.
С другой стороны, по данным Федеральной службы государственной статистики, в 2015 году Россию покинули примерно 350 тыс. человек: цифра внушительная и вроде бы указывающая на непрекращающийся процесс «утечки мозгов». Вот только из этих 350 тыс. не более 1 610 человек уехали в США, а в Израиль, например, и того меньше — 1 050. Основная же часть осела в странах СНГ: Украине, Армении, Таджикистане и т. д.
Следует принимать во внимание тот факт, что при подсчете выбывших из России с недавнего времени стали учитываться трудовые мигранты, уроженцы других стран. Именно поэтому Росстат получил такой солидный разрыв в данных между 2009 годом, когда количество «беглецов» не превышало 32,5 тыс. человек, и 2012 годом, когда этот показатель перевалил за 200 тыс.
Все эти обстоятельства, на первый взгляд, вообще ставят под сомнение актуальность разговора об оттоке людей из страны и уж точно вряд ли позволяют приравнять современных эмигрантов к тем, кто массово покидал Советский Союз после Октябрьской революции, Великой Отечественной войны и хрущевской оттепели.
В то же время существует несколько объективных факторов, которые действительно позволяют объединить нынешнее поколение эмигрантов в подобие волны. Правда, лежат они в основном не в политической, а в экономической и культурной областях.
Эмиграция как предчувствие
Прежде всего стоит учитывать, что в советские годы эмиграция была окружена трагическим флером, поскольку часто отрезала обратный путь на родину. Собирая чемоданы, человек думал, что больше никогда не увидит свой двор, свой район, свой город, своих родителей и друзей. В первую очередь это касалось тех, кто покидал страну из-за разногласий с властями: в фильме Андрея Хржановского «Полторы комнаты» Иосиф Бродский, по сути, выступил как символ поколения, которое оставило суровый СССР ради гостеприимного Запада и, поселившись в Гринвич-Виллидж, умирало от тоски по облезлым стенам питерских коммуналок.
Да и в 1990-е годы эмигранты нередко брали билет в один конец: распродавали имущество, хватали в охапку детей и бабушек с дедушками и отправлялись проверять, так ли уж дождливо на Брайтон-Бич. Добавьте к этому особенности сообщения между странами: для рядовых россиян регулярные авиаперелеты стали частью бытовой жизни относительно недавно.
Сегодня выходцы из страны, переселившиеся за рубеж, не находятся за железным занавесом и, если позволяют средства, могут время от времени приезжать в гости к родным или приглашать их к себе. Случаи, когда человек, решившись на эмиграцию, избавляется от балласта в виде квартиры, машины и дачи, встречаются реже, чем 20–30 лет назад. Зато существенно чаще переезд в другую страну воспринимается как возможность просто попробовать пожить по-другому: в другом климате, в другой культуре, с другими людьми.
«Почему-то именно на мои документы пала рельефная печать с орлом в профиль. Мне едва исполнилось 17, и уезжать не хотелось, но интуитивно казалось: надо, — рассказывает поэт Глеб Симонов, который больше десяти лет назад выиграл грин-карту в диверсификационной лотерее, ежегодно проводимой правительством США. — Думаю, я уехал бы в любой момент, если бы представился случай: не из желания свалить, а с целью получения нового опыта, хотя никто не гарантировал, что этот опыт хорошо обернется. Для меня он действительно оказался отчасти калечащим, но помог расставить ряд важных приоритетов: когда у тебя остаются только внутренние точки опоры, ты начинаешь ощущать гражданскую принадлежность не к территории внутри условной границы, а к культуре и языку.
В Штатах я провел 12 лет и вот теперь оказался в Норвегии, которая пока представляется "глухой провинцией у моря". Америка не то чтобы утратила свою прелесть, но у меня появилась необходимость продолжать двигаться, попытаться еще раз откалибровать сетку приоритетов, добрать нового опыта и найти новые способы его применения. Повод представился сам собой: жене пора было поступать в аспирантуру, и у нас возникла мысль поискать место в Европе. Мы хотели быть как можно ближе к полярному кругу, так что основными кандидатами стали Финляндия и Норвегия. Норвегия победила в первую очередь за счет природы.
Много проще думать, где жить, исходя из характеристик ландшафта. Это предпочтение не эстетическое, да и вообще не предпочтение, а скорее попытка поставить себя под давление тех факторов, в которых приняли сегодняшний вид особенности местной культуры. Почему возникает именно такая необходимость и именно в таком виде, я не знаю, и мне необязательно решать этот вопрос».
Поросенок Петр меняет профессию
Если в советское время процесс эмиграции был стихийным и обычно строился на принципе «главное — вырваться из страны, а на месте уже решу, чем на хлеб зарабатывать», то в наши дни он в значительно большей степени связан с профессиональным самоопределением. Не секрет, что на Западе в ряде отраслей труд оплачивается выше, чем в России, — и речь идет не только о науке или IT-секторе: допустим, в Германии в 2015 году была введена единая ставка минимальной зарплаты в размере €8,5 в час. Это означает, что при стандартной 40-часовой рабочей неделе человек на любой должности будет получать не менее €1,4 тыс. в месяц до вычета налогов. Звучит очень заманчиво.
Кроме того, эмиграция сегодня часто воспринимается еще и как трудоемкий, но крайне эффективный способ выйти из зоны комфорта, в том числе профессионального: многие стремятся уехать, чтобы найти занятие по душе. В знакомой, привычной среде сложно отказаться от крепко усвоенных поведенческих паттернов. Еще сложнее — совершать поступки, которые категорически не оправдывают ожиданий ближайшего окружения.
Тот, кто защитил диссертацию по истории искусств, а потом вдруг понял, что его призвание — чистить клетки в зоопарке, на родине вряд ли легко решится на радикальную смену карьерных ориентиров, потому что родственники и друзья его, скорее всего, не поймут, а возможно, и откровенно осудят. В России фраза «вырастешь — станешь дворником» все еще используется для устрашения детей, в то время как в Скандинавии, например, нет укоренившихся в массовом сознании представлений о престижных и непрестижных профессиях, и девушка не будет стесняться представить родителям своего возлюбленного, если он работает сантехником.
«У меня филологическое образование, и до переезда моя работа была так или иначе связана с русским языком: в последние несколько лет я была копирайтером в рекламном агентстве, и мне это очень нравилось, — рассказывает Марьяна Браун, полтора года назад переехавшая в Лондон вместе с мужем, гражданином Великобритании, который до этого долгое время жил и работал в России. — Вместе с тем я не владею английским настолько хорошо, чтобы соревноваться с местными жителями за должности в сферах, которые подразумевают работу с языком. Стало очевидно, что нужно искать другие пути: недавно я окончила десятинедельные вечерние курсы в лондонской школе Central Saint Martins по предмету Interior design.
Поначалу процесс поиска альтернативных способов самореализации был пугающим, но потом оказалось, что учиться новому в 30 лет — нестрашно. Отчасти это связано с тем, что в Лондоне иное отношение к возрасту и карьере: здесь мало кто женится и заводит детей до 30–35 лет, а профессии вроде официантки не считаются провалом. В другой среде у меня появился стимул выйти за рамки собственных стереотипов. Местами это болезненный опыт, но в то же время мне он кажется бесценным: я бы вряд ли решилась на такое без переезда».
Живи там хорошо
С началом жизни в другой стране весь твой предшествующий опыт если не обнуляется, то явно становится менее значимым, и у тебя появляется возможность не только расширить круг знакомств и профессиональных интересов, но и открыть новые грани своей личности. Поэтому сегодня мы часто слышим истории людей, которые оставили родную страну ради того, чтобы найти себя.
Эмиграция учит жертвовать бытовым комфортом ради свежих впечатлений; меняет отношение к деньгам и материальным благам в целом; заставляет понять истинную ценность дружбы и партнерства; помогает переосмыслить представления о гендерных ролях. Она развивает способность к эмпатии: когда тебе приходится биться ради получения рабочей визы или гражданства, или предоставлять менеджеру банка гору документов только ради того, чтобы он согласился завести тебе дебетовую карту, или чувствовать себя лишним в компании местных жителей, потому что пока плохо знаешь их язык, ты гораздо лучше понимаешь людей, которые страдают из-за того, что по факту рождения лишены базовых прав (вроде права беспрепятственно вступать в брак с тем, с кем хочется).
В то же время внутри эмигрантского сообщества ситуация обстоит далеко не радужно, и за рубежом принадлежность к диаспоре часто не облегчает, а, наоборот, усложняет существование. Радикальная смена места жительства — процесс непростой, а порой и очень болезненный. Каждый переживает его по-своему, находит свои способы адаптации и, если оказывается, что кому-то переезд дался меньшей кровью, воспринимает это как личную обиду. Поэтому почти любой форум или интернет-сообщество представителей диаспоры превращаются в поле боя.
Собственно, здесь кроется еще одно важное отличие нынешней волны эмиграции от всех предыдущих: благодаря развитию социальных сетей и интернет-СМИ мы гораздо больше знаем о жизни бывших соотечественников в других странах и имеем возможность читать истории не только великих поэтов, художников или ученых, но и обычных людей. А вот оценка эмигрантов российским обществом за последние 100 лет, увы, мало изменилась и, как правило, укладывается в два радикально противоположных мнения: «молодец, что свалил, не возвращайся никогда, здесь жизни нет и не будет» и «наша страна — лучшая в мире, родину бросают только трусы и предатели».
Почти любая попытка эмигранта принять участие в дискуссии о текущей политической или экономической ситуации в России наталкивается на безапелляционное «сиди там в своей гейропе и не высовывайся». Помалкивать в тряпочку, впрочем, предлагается и тем, кто осмелится пожаловаться на германскую бюрократию, скандинавскую дороговизну, итальянскую безработицу или американскую провинциальность. Мол, нашел себе тепленькое местечко — так и не жалуйся. Или, если что-то не нравится, возвращайся обратно. И они действительно возвращаются. Правда, по другим причинам.
Еду я на родину
«Когда Михаил фон Шлиппе (бывший глава ИД Condé Nast. — “Ъ”) предложил мне приехать во Вьетнам для работы в издательстве, ни я, ни он не были уверены, что у меня получится, но оба пошли на риск, — рассказывает Вита Летницкая, которая окончила историческое отделение ИСАА МГУ, в 2012 году уехала во Вьетнам, а в мае 2015-го вернулась в Москву. — Три года я работала в Indochine Media Ventures, став впоследствии главным редактором журнала Barcode — издания, разработанного нашей командой специально для вьетнамского рынка: оригинальный макет, свои шрифты, матовая бумага, никаких моделей и звезд на обложке.
Мои коллеги говорили, что Barcode — мой первенец, московские друзья в шутку называли меня мамой вьетнамских хипстеров, пока я брала интервью у местных андеграунд-музыкантов и граффитчиков, делала подборки лучших бань-ми и бургеров и ездила на тусовки на велосипеде. Мне было комфортно, даже слишком комфортно во Вьетнаме, и в какой-то момент я захотела выпихнуть себя из зоны комфорта, а внутреннее ощущение подсказало, что ехать надо в Москву, которая очень изменилась за три года и на расстоянии казалась центром мира».
Пожалуй, едва ли не главной особенностью современной эмиграции является то, что возвращение на родину после нескольких лет работы или учебы за рубежом все реже воспринимается как личный провал. Поколение поросенка Петра постепенно приходит к осознанию того, что у каждой страны есть свои плюсы и минусы — и это естественно. Не стыдно признаться, что тебе не понравилось в Америке, или в Британии, или в Китае, или где угодно. Много хуже идти наперекор своим желаниям, лишь бы не выглядеть неудачником в глазах родных, коллег и знакомых.
«Конечно, мне задавали вопрос, зачем я возвращаюсь в Москву, особенно в кризисный год, когда все "нормальные" люди уезжают за границу, — продолжает Вита. — У меня была рациональные доводы, но в первую очередь это решение казалось мне интуитивно верным. Вместе с тем, если мне представится возможность снова уехать за границу или вернуться во Вьетнам, я, не задумываясь, соберу рюкзак и поеду. Но это должна быть возможность реализовать себя, а не просто свалить подальше от Москвы во что бы то ни стало.
Имея опыт переезда и жизни в другой стране, я понимаю, что эмиграция не приговор, а возвращение на родину не поражение. И в Сайгоне, и в Москве я чувствую себя как дома. На днях шла по улице, был редкий для московской зимы солнечный день, и я поняла, что для меня дом — везде. Думаю, можно ощущать себя вечным странником, даже всю жизнь прожив в родном городе. Каждый сам выбирает свою реальность и верит в нее».
http://www.kommersant.ru/doc/3171317
