Джордан Фрай
Откуда приехала: Нью-Йорк, США
Чем занимается: актриса в Центре им. Мейерхольда, играет в группе «Соус Kefаль»
Через знакомых я узнала о программе МХАТа для иностранцев. Тогда я впервые приехала в Москву на три месяца — мне было 18. Вернулась в США, но сразу поняла, что не могу жить без русского театра. Наши театры крепко связаны с деньгами, режиссеры получают финансирование только на то, что окупится, а люди ходят в основном на мюзиклы. Американский театр стал развлечением, а не искусством. У вас же больше разнообразия, да и актерское мастерство преподается намного глубже. Так что я поняла, что не смогу жить без Москвы, познакомилась с нужными людьми и узнала, как пойти учиться к Рыжакову.
Сначала я почти не говорила по-русски, но в трехмесячном курсе это было особенно и не нужно. Нам помогали переводчики, и я знала, как сказать «привет» и «курица» в столовой. Слов «рыба» и «говядина» я запомнить никак не могла, так что приходилось без конца есть курицу. Те три месяца казались мне приятной безопасной авантюрой: в общежитии жили американцы, все говорили по-английски. Конечно, когда ты выходил на улицу, то оказывался в России, но все равно потом возвращался домой и будто бы попадал обратно в родную Америку. А вот когда я поступила учиться во МХАТ, то оказалась в настоящей России, и это было дико тяжело. Так всегда с иммигрантами — первое время ты чувствуешь себя невероятно одиноким.
Слов «рыба» и «говядина» я запомнить никак не могла, так что приходилось без конца есть курицуЯ тогда очень часто ходила в церковь. Надо понимать, что я выросла атеисткой, да и мои родители никогда не были религиозны. Просто почему-то мне становилось хорошо, когда я заходила в храм. На Петровке есть маленький монастырь с красивым садиком — мне нравилось там сидеть. Иногда бабушки что-то говорили мне на незнакомом языке. Я надевала шарф на голову, чтобы не вызывать подозрений, вела себя аккуратно, и обычно никто не замечал, что я шпионка.
Пять лет назад все в Москве выглядело по-другому. Сейчас правительство будто хочет, чтобы люди почувствовали вкус жизни, — город перестраивают со всеми этими велосипедами, местами для прогулок. Они пытаются сделать его похожим на Европу. Пять лет назад улицы были довольно грязными; я по ним не скучаю, хотя грустно, что весь мир становится одинаковым.
С другой стороны, меня по-прежнему удивляет одно обстоятельство. В Америке все много внимания обращают на город, на тротуары и лавочки, но сами ужасно выглядят — не следят за собой, плохо одеваются. А в Москве — наоборот: люди готовы ходить по жутковатым подъездам и разбитым дворам, а сами носят Prada и Gucci. Вы очень модные. Я часто задаю про себя вопрос, глядя на москвичей: да ладно, неужели это удобно? У вас на полном серьезе обожают этот стиль с красными помадами и леопардовыми шубками. Мне на самом деле нравятся яркие люди: не думаю, что мы бы с этими девушками дружили, но смотреть на них интересно.
Поначалу меня удивляло, как у вас водят машины: будто правил вообще нет. Хотя в итоге мне понравилось то, что в России нет такого давления законов. Вы можете сказать, что от этого у вас коррупция, но будто бы у нас ее нет! Просто мы врем о ней все время. Может быть, я покажусь наивной, но мне нравится, как честно люди говорят о нечестности, — жить так удобнее.
© Евгений Гусаров
Вот вам пример: недавно в Москве я сбежала от полицейского, а в Америке мне такое никогда бы не пришло в голову. Дело было так: переход на Тверской закрыли, а у меня была очень важная встреча, и я решила подождать, пока машин станет поменьше, чтобы перебежать сверху. С другой стороны тоже стояли люди, смотрели на дорогу и, видимо, планировали то же самое. Но рядом стоял полицейский, который пригрозил мне. Я жестами попросила прощения и объяснила, что у меня нет времени. Тогда он начал страшно злиться и, как в кино, пошел на меня. Почти подошел уже, но тут машины остановились, и я побежала. Он, конечно, не стал за мной гнаться. Я понимаю, что не подчиняться полицейским плохо. С другой стороны, если я хочу бегать перед машинами, то это мое дело. Мы живем в обществе, где нас сильно контролируют. Меня раздражает, что я не могу думать и принимать решения за себя.
В Москве я начала пить чай. Укроп был во всей еде плюс петрушка: можно сказать, что зелень и есть вкус России. Еда у вас очень тяжелая. Помню, как меня удивили ваши салаты. В Америке салат — это листья, помидоры, огурцы, а ваш почему-то обязательно содержит мясо и картошку. На втором курсе мы с подругой решили приготовить ужин, и мне захотелось салата. Я покрошила листья, помидоры, огурцы. Пришел мой русский парень и спросил, а не собираюсь ли я туда добавить майонез, — вот такие у нас разные понятия.
Мы ездили на гастроли повсюду: я была во Владивостоке, видела Байкал, Краснодар, Хабаровск. Кажется, даже больше ездила по России, чем по Америке. Ваша страна — очень красивая, есть отличные города, есть и депрессивные. Для меня важно, чтобы здания были чистые, — в глубинке это большая редкость, и интересно, что состояние домов не связано с тем, есть деньги в городе или нет. В некоторых местах, конечно, сильно чувствуется бедность, и люди спиваются. Так везде происходит, где нет работы, по всему миру. Мы были в Усть-Лабинске, и он мне напомнил американские города, где от скуки пьют, катаются по улицам под музыку и злятся на весь мир.
В Америке все видят стакан наполовину полным — в России он вечно кажется пустым. У нас все уверены, что демократия полностью победила. А вы спокойно ведете себя в ситуациях, которые в США расценили бы как конец света. Во МХАТе когда нам преподаватели говорят, что все, дескать, беда, пора бросить учебу и заняться чем-то другим, то я понимаю, что это самое позитивное, что тебе может сказать русский учитель. У вас невероятная актерская школа — такого качества в Америке нет. Я могу ходить на русские спектакли, видеть, что нечто сделано хуже или лучше, но все равно остается чувство, что тут поработал волшебник. На американских спектаклях меня преследует ощущение, что актеры не всегда понимают, что делают на сцене.
Жаль, что в России люди так мало внимания уделяют тому, что происходит внутри, — американцы только о своей внутренней жизни говорят. Проблемы бывают у всех — депрессия, алкоголизм, анорексия, — а для вас этого будто бы не существует. Все без конца лечатся, принимают какие-то порошки и таблетки, но ходить к психологу считается зазорным. Если ты делаешь это, тебя считают сумасшедшим.
© Евгений Гусаров
Смешная история: однажды через друзей я познакомилась с женщиной-психологом. Она предложила сходить к ней на прием, и первый сеанс был нормальным. На втором речь пошла о сексе: я намекнула ей, что иногда встречаюсь с людьми, за которых не планирую выйти замуж. После этого с ней что-то произошло: она начала кричать, говорить, что именно поэтому у меня отношения не получаются. Что я ищу ответы в постели, что так нельзя, что, если я буду продолжать в таком духе, она не будет мне помогать. Это было дико странно: я-то считала, что к психологу ты можешь обратиться когда угодно — даже если убил кого-то. А русский психолог назвал меня шлюхой. Я плакала в метро.
Секс у вас, конечно, табу. Женщины ходят в шарфах и с длинной косой, делая вид, что тела не существует. При этом, конечно же, все трахаются. Мне жаль современных девушек: они живут в настоящем, но их учат, что они должны жить иначе. В России вообще принято держать мысли в себе: на работе никто не рассказывает, как поссорился с мамой. Американцы, наоборот, немного эксгибиционисты. В Нью-Йорке, например, на улице можно услышать, как обсуждают своих партнеров. Думаю, одним из достижений сексуальной революции и феминизма стала возможность разговаривать о сексе, о своем теле, обсуждать месячные. Это важное женское право. При этом мне не всегда нравится, когда люди говорят обо всем этом. Зачем рассказывать всем вокруг про семейные ссоры, объяснять, с кем и как ты занимаешься сексом? Но я ни за что не позволю осуждать меня за то, как я строю свою личную жизнь.
Как-то на первом курсе после спектакля мне подарили две розы. Я пошла в магазин, и человек в очереди спросил, что случилось. Вся очередь — человек десять — начала мне объяснять, перебивая друг друга, что две розы дарят, когда кто-то умер. В Нью-Йорке такую ситуацию представить невозможно: соберись десять человек в одном магазинчике, половина из них оказалась бы иностранцами, четверть обязательно не говорила бы по-английски. В любом случае у них у всех была бы разная культура.
В Нью-Йорке моя мама живет в Гарлеме. Там на улицах часто можно увидеть выходцев из Африки — в тюрбанах и широких платьях. Они не стесняются своего внешнего вида: каждый второй человек недавно перебрался в Нью-Йорк. Этого ощущения мне сильно не хватает в Москве. Мне кажется, с ним вы бы легче относились к разнице между людьми. Порой русские кажутся настолько наивными, что не могут осознать один простой факт — не всем на свете важно то, что важно вам.
